Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) - Страница 110

110

Я выразил как можно учтивее свои сожаления, чего верная служанка, естественно, и ожидала от новобрачного мужа своей госпожи, и затем, отдав приказания моему человеку Моррису уложить мой чемодан, я наскоро позавтракал с Лючио более или менее в молчании, так как я не желал, чтобы слуги подозревали, что у нас происходит нечто неладное.

Я объяснил им, что я и мой друг были отозваны в город по неотложному делу, что мы будем отсутствовать дня два, может быть, и дольше, и что какие-нибудь экстренные известия или телеграммы могут быть посланы в Артур-Клуб.

Я обрадовался, когда, наконец, мы уехали, когда высокая живописная красная крыша Виллосмира исчезла из вида, и когда, наконец, мы сидели в вагоне для курящих и были в состоянии следить за милями, постепенно отделявшими нас от красивых лесов в осеннем наряде поэтического Варвикшира. Долгое время мы молчали, делая вид, что читаем утренние газеты — до тех пор, пока я не бросил скучный и утомительный лист «Тайме» и, тяжело вздохнув, откинулся назад и закрыл глаза.

— Право, я очень огорчен всем этим, — сказал тогда Лючио с чрезвычайной ласковостью. — Мне кажется, что я принес несчастие. Если б леди Сибилла никогда не видела меня!

— Ну да, тогда б я никогда не увидел ее! — ответил я с горечью. — Благодаря вам я впервые встретился с ней!

— Верно! — Он задумчиво посмотрел на меня. — Я поставлен в весьма злополучные условия: выходит почти так, что я виноват, хотя никто бы не мог быть более невинным или благонамеренным, чем я!

Он улыбнулся, затем продолжал с важностью:

— В самом деле, я бы на вашем месте избежал скандальных сплетен. Я не говорю ради своего невольного участия в этой неприятности: для меня решительно все равно, что обо мне говорят. Но ради дамы!

— Ради себя я постараюсь избежать их, — сказал я резко. — Больше всего о себе самом я буду думать. Я отправлюсь, как я намекнул сегодня утром, путешествовать на несколько лет.

— Да, поезжайте охотиться на тигров в Индию, — подал он мысль, — или убивать слонов в Африке. Так делают многие мужчины, когда их жены забываются. Несколько хороших известных мужей в настоящее время находятся в чужих краях!

Опять блестящая загадочная улыбка осветила его лицо, но я не мог улыбнуться в ответ. Я угрюмо глядел в окно на голые осенние поля, через которые мчался поезд — пустынные, сумрачные, точно моя собственная нерадостная жизнь.

— Поедемте со мной на зиму в Египет, — продолжал он. — Поедем на моей яхте «Пламя». Мы отправимся в Александрию, а затем на Нил и забудем о существовании таких легкомысленных кукол, как женщины; по крайней мере, будем смотреть на них, как на игрушки для нас, «высших» существ, которые мы легко бросаем.

— Египет, Нил! — бормотал я.

Как бы то ни было, но идея понравилась мне.

— Да почему нет?

— Почему нет, в самом деле! — повторил он. — Я уверен, что предложение вам приятно. Поедем смотреть страну старых богов, страну, где моя принцесса жила и мучила сердца мужчин! Может быть, мы откроем останки ее последней жертвы. Кто знает?

Я избегал его взгляда. Воспоминание об ужасном крылатом предмете было противно мне. Я почти чувствовал, что была какаято таинственная связь между ненавистным существом и моей женой Сибиллой.

Я был доволен, когда поезд прибыл в Лондон, и мы, взяв экипаж, погрузились в самый водоворот человеческой жизни. Беспрерывный шум от езды, разноцветная толпа, крики газетчиков и омнибусных кондукторов — весь этот гам был приятен моим ушам и на время рассеял мои мысли. Мы завтракали в «Савой» и забавлялись, наблюдая модных светских болванов — бессодержательных молодых людей в колодках из одеревенелых высоких воротников и в ручных кандалах из одинаково одеревенелых и преувеличенных манжет; легкомысленных накрашенных и напудренных женщин с фальшивыми волосами и подрисованными бровями, старающихся выглядеть как можно более похожими на куртизанок; престарелых матрон, подпрыгивающих на высоких каблуках и пытающихся приданием себе юношеского вида и грации скрыть препятствующие факты слишком объемистого живота и обильного бюста; так называемых денди и семидесятилетних «франтов», обладающих странными юношескими желаниями и также выражающих это в козлиных подскакиваниях по пятам молодых замужних женщин. Эти и подобные этим презренные единицы презренной общественной толпы проходили перед нами, как марионетки на деревенской ярмарке, и вызывали в нас смех или презрение. Пока мы еще пили вино, вошел господин и сел за стол рядом с нашим. У него с собой была книга, которую он, отдав приказание относительно завтрака, тотчас открыл на замеченном месте и принялся читать с поглощенным вниманием. Я узнал обложку книги: это было «Несогласие» Мэвис Клер. Глаза мои заволоклись туманом, я чувствовал слезы в горле, я видел светлое лицо, серьезные глаза и нежную улыбку Мэвис — эту женщину, носящую лавровый венец и держащую лилии чистоты и мира. Увы, эти лилии! Они были для меня

«…des fleurs et ranges,
Avec leurs airs de sceatres d'angels,
De thyrses Luminuix pour doigts de seraphins,
Leurs partums sut trop furts, tout ensemble, et trop fins»

Я прикрыл глаза рукой, тем не менее чувствуя, что Лючио наблюдает за мной. Тотчас он мягко заговорил, как если б прочел мои мысли:

— Принимая во внимание, какой эффект производит истинно невинная женщина на душу даже дурного человека, странно, не правда ли, что их так мало!

Я молчал.

— В настоящее время, — продолжал он, — множество женщин подняли крик, как куры на птичнике, о своих «правах». Их величайшее право, их высшая привилегия — направлять и оберегать души мужчин. Это они по большей части отвергают как нечто нестоящее. Аристократки отстраняют от себя заботу о детях, поручая их слугам и наемникам, и затем удивлены и оскорблены, если из этих детей выходят дураки или негодяи. Если б я был властителем государства, я бы издал закон, чтоб каждая мать была обязана сама кормить и воспитывать своих детей, как требует того природа, разве только, если плохое здоровье препятствует ей, в чем она должна дать удостоверение от двух докторов, подтверждающих этот факт. В противном случае, женщина, отказывающаяся подчиниться закону, была бы приговорена к заключению в тюрьму и к каторге. Это заставило бы их образумиться. Праздность, порочность, сумасбродство и себялюбие женщин делают мужчин грубыми и эгоистами.

110