Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) - Страница 137

137

— Надеюсь, что нет! — ответил я с улыбкой. — Не следует ни о чем думать наихудшее. Уверяю вас, что я прекрасно все постигаю. По мнению света, я — разорен. Я вполне понимаю!

Он пожал плечами с безнадежным видом и оставил меня. Я убежден, что он счел меня сумасшедшим, но я знал, что я никогда не был столь здравомыслящим. Я, в самом деле, полностью понимал мое «несчастие», или, скорее данный мне великий случай для приобретения чегото высшего, чем все сундуки с золотом: в потере мирского богатства я видел дело милосердного Провидения, давшего мне большую надежду, чем я когда-либо знал. Ясно восстал предо мной призрак самой божественной и прекрасной необходимости для счастия — Работы, великого и так часто презираемого ангела трудолюбия, который формирует характер человека, обуздывает его мозг, очищает его от страстей и укрепляет его нравственно и физически.

Я был полон энергии и здоровья, и я возблагодарил Господа за предоставленный мне снова благоприятный случай, чтобы принять его и воспользоваться им. В каждой человеческой душе должна быть благодарность за каждый дар небес, но ничто не заслуживает большей благодарности и хвалы Создателю, как призыв к труду и способность отозваться на это.

Англия, наконец! Я распростился с кораблем, который спас меня, и со всеми на его борту, большинство из которых теперь знало мое имя и смотрело на меня столько же с сожалением, как и с любопытством.

Истории кораблекрушения на яхте друга легко поверили. Общее мнение было то, что мой друг, кто бы он ни был, утонул вместе со своим экипажем, и что только я один остался в живых.

Я не вдавался в дальнейшие объяснения и был рад закончить на этом, хотя я послал обоим, капитану и пароходному врачу, хорошее вознаграждение за их внимание и доброту. Я имел основание поверить, судя по их письмам ко мне, что они были более чем удовлетворены полученными суммами, и что я действительно сделал настоящее добро остатками моего исчезнувшего богатства.

Добравшись до Лондона, я побывал в полиции по делу мошенников и плутов Бентама и Эллиса и прекратил дело против них.

— Назовите меня сумасшедшим, если хотите, — сказал я совершенно растерявшемуся начальнику сыскной полиции, мне все равно. Но пусть у этих воров останется тот хлам, что они украли. Он будет проклятием для них, как был для меня! Это деньги дьявола! Половина из них ушла, будучи записанной на имя моей покойной жены. После ее смерти она перешла к членам ее семьи и теперь принадлежит лорду Эльтону. Я сделал богатым обанкротившегося благородного графа, и я сомневаюсь, одолжит ли он мне десять фунтов, если я у него попрошу! Однако я не попрошу у него. Остальные деньги ушли, рассеявшись по свету через подлоги и крахи. Пусть они останутся там, и я ни за что не стану хлопотать об их возвращении. Я предпочитаю быть свободным человеком! Человек, который имеет слишком много денег, создает около себя воров и обманщиков; он не может ожидать встречи с честностью. Пусть банк преследует их, если хочет; я не буду. Я свободен! Свободен, чтобы работать для добывания средств к жизни! То, что я заработаю, я буду ценить. То, что я наследовал, я научился проклинать.

С этими словами я оставил его, озадаченного и раздраженного, и через два-три дня газеты были, наполнены странными историями относительно меня, а также многочисленным враньем. Меня называли «сумасшедшим человеком без принципов, идущим против интересов правосудия», и различные другие грубые учтивости, известные только копеечным писакам, сыпались на меня.

Чтобы дополнить мое удовлетворение, один человек из штата одного большого журнала откопал мою книгу из грязи какого-то погреба и раскритиковал ее с горечью и злобой, как некогда я анонимно разгромил труд Мэвис Клер. И результат был замечательный, потому что, по внезапному капризу, публика набросилась на мое литературное произведение, которым так долго пренебрегала; она вынула его, нежно держала в руках, медленно прочла, нашла в нем нечто понравившееся ей и, наконец, раскупала его тысячами… После этого хитрый Моджесои как добродетельный издатель написал мне поздравление со вложением чека на сто фунтов и обещая больше, если спрос будет продолжаться.

Ах, сладость этих заработанных ста фунтов! Я чувствовал себя королем независимости! Царства стремления и достижения открылась мне прежде. Что говорить о бедности?! Я был богат! Богат с сотней фунтов, добытых мозговою работою, — и я не завидовал миллионерам, блиставшим своим золотом. Я думал о Мэвис Клер… Но я не смел слишком долго останавливаться на ее милом образе. Со временем, может быть, когда я примусь за новую работу, когда я создам свою жизнь, какою я хотел бы ее создать — в правилах веры, твердости и бескорыстия, — я напишу ей и все расскажу — все, даже о страшных неведомых мирах за пределами неизвестной страны вечного льда и снега. Но теперь я решил остаться один, бороться, как должен бороться человек, не ища ни помощи, ни сочувствия, не полагаясь на свое я, а только на Бога. Кроме того, я не мог заставить себя взглянуть опять на Виллосмир. Он был для меня местом ужаса; и, хотя лорд Эльтон с курьезным снисхождением, сознавая, что благодаря мне он получил назад свое поместье, пригласил меня остаться там и выразил некоторое сожаление о моих «тяжелых финансовых потерях», — я понимал из его тона, что он смотрел на меня, как на полоумного, после моего отказа возбудить дело против моих бежавших поверенных, и что он предпочел бы, если бы я отказался от приглашения. И я отказался; даже когда настал день его свадьбы с Дайаной Чесней, отпразднованный с пышностью и великолепием, я не поехал туда. В напечатанном списке гостей, появившемся в газете, я без удивления прочел имя: «Князь Лючио Риманец».

137