Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) - Страница 66

— Нисколько! — любезно возразил Лючио. — Надеюсь, я не причинил вреда ему или расстроил вас?

Она ничего не ответила и увела сенбернара. Пока она отсутствовала, лицо Лючио омрачилось и приняло жестокое выражение.

— Что вы о ней думаете? — спросил он отрывисто.

— Едва ли я знаю сам, ответил я рассеянно. — Она совсем иная, чем я ее себе представлял. Но ее собаки довольно неприятная компания.

— Они — честные животные, они, несомненно, привыкли быть чистосердечными со своей госпожой и поэтому протестуют против олицетворения лжи.

— Говорите о самом себе! — сказал я сердито, — они протестуют главным образом против вас.

— Разве я этого не видел? И разве я не говорил о самом себе? Не думаете ли вы, что я назвал бы вас олицетворением лжи, если б даже это была правда! Я не могу допустить такой невежливости. Но это я — воплощение лжи, и, зная это, я сознаю это, что дает мне некоторое право на честность и на то, чтобы быть выше обыкновенного уровня людей. Эта женщина — лавроносец, олицетворенная правда! Только подумайте! Она не претендует быть чем-нибудь другим, как тем, что она есть! Не удивительно, что она знаменита!

Я ничего не сказал, и как раз предмет нашего разговора — Мэвис Клер возвратилась, спокойная и улыбающаяся, с тактом и грацией прекрасной хозяйки, прилагающая все старания, чтобы заставить нас забыть яростный поступок ее собаки. Она водила нас по прелестным извилистым дорожкам сада, буквально представляющего собой беседку из молодой весенней зелени. Она говорила с легкостью, блеском и умом с нами обоими; однако я заметил, что, изучая Лючио с тайным интересом, она следила за его взорами и движениями более из любопытства, чем из расположения. Пройдя тенистую аллею сводом из распускающегося душистого чубучника, мы очутились на открытом дворе, вымощенном синей и белой черепицей, в центре которого возвышалась живописная голубятня, построенная в виде китайской пагоды.

Остановившись, Мэвис ударила в ладоши. Целое облако голубей, белых серых, бурых и пестрых, ответило на призыв, кружась вокруг ее головы и спускаясь группами к ее ногам.

— Вот мои критики! — сказала она смеясь. — Разве они не прелестные создания? Тех, которых я лучше знаю, я назвала по соответствующим журналам, но, конечно, среди них множество безымянных. Вот, например, «Субботний Обзор»… — и она подняла надменную птицу с коралловыми ножками, которой, по-видимому, нравилось оказываемое ей внимание. — Он дерется со всеми своими товарищами и отгоняет их прочь от корма, где только может. Он сварливое создание! — она погладила головку голубя. — никогда не знаешь, как угодить ему: он иногда обижается на зерна и клюет только горох, или наоборот. Он вполне заслуживает свое имя. Уходи, старичок! — и, подбросив птицу на воздух, она некоторое время следила за ее полетом. — Как он комичен, старый ворчун! Вот «Оратор», — и она указала на жирную, суетливую птицу. — Он очень мило важничает и воображает себя значительным, чего нет на самом деле. Там «Общественное Мнение» — тот, что полудремлет на стене; рядом с ним «Зритель»: вы видите, у него два кольца вокруг глаз, как очки. То бурое создание, с пушистыми крыльями, на цветочном вазоне, — «Девятнадцатое Столетие»; а маленькая птичка, с зеленой шеей — «Вестминстерская Газета», та, жирная, что сидит на помосте, — «Pall Mall», она очень хорошо знает свое имя — смотрите! — и она весело позвала: «Pall Mall, иди сюда!» — Птица тотчас послушалась и, слетев с помоста, уселась на ее плече. — Их так много, что трудно иногда различать. Как только я вижу злую критику, я даю название голубю: это меня забавляет. Тот замаранный, с грязными ногами — «Наброски»: это очень дурно воспитанная птица, должна вас предупредить. Та — изящная на вид голубка с пурпуровой грудкой — «График»; а та, кроткая старая, серая штучка — «И. Л. Н.», сокращение из «Иллюстрированных Лондонских Новостей». Те три белые соответствуют «Ежедневному Телеграфу», «Утренней Почте» и «Шнадрату». Теперь смотрите на них всех!

И, достав из угла закрытую корзинку, она начала в щедром количестве рассыпать по всему двору горох и всевозможные зерна. Один момент — и мы едва могли видеть небо: так плотно птицы столпились вместе, то налетая друг на друга, то отбиваясь, то спускаясь вниз, то взлетая вверх; но вскоре крылатое смятение уступило место чему-то вроде порядка, когда они все разбрелись по земле, каждая занятая выбором своего любимого корма.

— Вы в самом деле философ, — улыбаясь, сказал Лючио, — если можете символизировать критиков стаею голубей!

Она весело рассмеялась.

— Ну да, это лекарство против раздражения. Мне приходилось много терзаться за свой труд. Я дивлюсь, почему пресса так ко мне жестока, оказывая в то же время милость и поощрение худшим писателям. Но после небольшого размышления я нашла, что мнения критиков не влияют на убеждения публики, и решила больше о них не беспокоиться… кроме голубей!

— И посредством голубей вы кормите ваших критиков, — заметил я.

— Совершенно верно! Я кормлю их. Они что-нибудь получают от своих редакторов за поношение моей работы и, вероятно, еще больше зарабатывают, продавая экземпляры своей критики. Так что, как видите, эмблема голубей годится вполне. Но вы еще не видели «Атенея». О, вы должны его увидеть!

С искрившимся смехом в ее синих глазах она привела нас из голубиного двора в уединенный и тенистый угол сада, где в большой клетке важно сидела белая сова. Как только она нас заметила, она пришла в ярость и, натопорщив свои пушистые перья, грозно вращала сверкающими желтыми глазами и раскрывала клюв. Две совы поменьше сидели на земле, плотно прижавшись друг к другу: одна серая, другая коричневая.