Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) - Страница 126

126

— Вы верите в Бога! — опять повторил я нерешительно.

— Взгляните! — сказал он, поднимая руку к небу. — Там несколько проносящихся облаков закрывают миллионы миров — непроницаемых, таинственных, однако действительных. Там, внизу — и он указал на море, — скрываются тысячи вещей, природу которых, хотя океан и составляет часть земли, не изучили еще человеческие существа. Между этими высшими и низшими пространствами непонятного, однако Абсолютного, стоите вы, определенный атом ограниченных способностей, не знающий, долго ли продержится слабая нитка вашей жизни, тем не менее высокомерно в вашем бедном мозгу балансирует вопрос: снизойдете ли вы с вашей мелкостью и некомпетентностью признать Бога, или нет? Сознаюсь, что из всех удивительных вещей вселенной это особенное состояние современного человечества более всего удивляет меня!

— Ваше собственное состояние?

— Упорное принятие того ужасного знания, что тяготеет надо мной, — ответил он с мрачной улыбкой. — Я не говорю, что я был добровольным или быстрым учеником; я страдал, изучая то, что я знаю!

— Вы верите в ад? — вдруг спросил я. — И в Сатану, Архиврага человечества?

Он молчал так долго, что я был удивлен; губы его побелели, и странная, почти мертвенная неподвижность его черт придавала им какое-то страшное выражение. После паузы он повернул ко мне свои глаза; напряженная, жгучая горесть отражалась в них, хотя он улыбался.

— Конечно, я верю в ад! Как же может быть иначе, если я верю в небо? Если есть верх, то должен быть и низ. Если есть свет, то также должна быть тьма! И… относительно Архиврага человечества: если половина историй, рассказываемых о нем, верны, то он должен быть самым жалким и достойным сожаления существом в мире! Что были бы скорби тысячи миллионов миров в сравнении со скорбями Сатаны!

— Скорби! — повторил я. — Предполагается, что он чувствует радость, делая зло!

— Ни ангел, ни дьявол не могут этого чувствовать, — сказал он медленно. — Радоваться, делая зло, — это временная мания, которая интересует только человека; чтобы зло вызывало настоящую радость, должен снова возобновиться Хаос.

Он смотрел на темное море. Солнце зашло, и одна бледная звездочка мерцала сквозь облака.

— И я опять скажу: скорби Сатаны! Скорби неизмеримые, как сама вечность. Вообразите их! Быть изгнанным с небес! Слышать сквозь бесконечные сферы отдаленные голоса ангелов, которых однажды он знал и любил! Блуждать среди пустынь темноты и тосковать о небесном свете, который был раньше воздухом и пищей для его существа, — и знать, что человеческая глупость, человеческая жестокость, человеческий эгоизм держат его таким образом в изгнании, отверженным от прощения и мира! Человеческое благородство могло бы поднять заблудшего духа к пределам его потерянных радостей, но человеческая подлость тянет его опять вниз. Муки Сизифа легки по сравнению с муками Сатаны! Неудивительно, что он ненавидит человечество! Мало порицания ему, если он вечно старается уничтожить жалкий род; не диво, что он оспаривает их участие в бессмертии! Думайте об этом, как о легенде.

И он повернулся ко мне почти бешеным движением.

— Христос искупил человека и своим учением показал, как может человек искупить дьявола!

— Я вас не понимаю, — сказал я слабо.

Странная горечь и страстность его тона внушали мне благоговение.

— Вы не понимаете? Однако моя мысль едва ли нелепа! Если бы люди были верны своим бессмертным инстинктам и Богу, который сотворил их; если б они были великодушны, честны, бесстрашны, бескорыстны, правдивы; если б женщины были чисты, мужественны, нежны и любящи — разве вы не можете себе представить, что красоту и силу такого света Люцифер, Сын Утра, любил бы — вместо того, чтобы ненавидеть? Что закрытые двери Рая были бы отперты, и что он, поднявшись к Создателю по молитве чистых существ, опять бы стал носить Ангельский венец? Разве вы не можете понять это, даже путем легендарной истории?

— Ну да, для легендарной истории идея очень красива, — согласился я. — И для меня, как я вам уже сказал раньше, совершенно нова. А так как мужчины никогда не будут честными, или женщины — чистыми, то я боюсь, что у бедного дьявола плохи шансы когданибудь достичь искупления!

— Я также боюсь этого! — И он посмотрел на меня со странной усмешкой. — Я очень боюсь, что это так! И, хотя его шансы весьма слабые, я скорее уважаю его за то, что он Архивраг такой недостойной расы!

Он помолчал с минуту, затем прибавил:

— Я дивлюсь, как мы остановились на таком абсурдном предмете разговора? Он скучен и неинтересен, как неизменно скучны все «духовные» темы. Я посоветовал вам предпринять это путешествие не для того, чтобы предаваться психологическим аргументам, но чтобы заставить вас забыть все невзгоды и наслаждаться настоящим, пока оно длится.

Его голос звучал соболезнующей добротой, тотчас же пробудившей во мне острое чувство самосожаления — худшее расслабление моральной силы, какое существует.

Я тяжело вздохнул.

— Правда, я страдал, — сказал я, — больше, чем большинство людей!

— Больше даже, чем большинство миллионеров заслуживает страдать! — заявил он с тем неизбежным оттенком сарказма, которым отличались многие его дружеские замечания. — Предполагается, что деньги вознаграждают человека за все, и даже одна богатая жена ирландского «патриота» не посчитала несообразным удержать при себе свой мешок с золотом, тогда как ее муж был объявлен банкротом. Как она «обожала» его, пусть скажут другие! Теперь, принимая во внимание вашу обильную кассу, выходит, что судьба обошлась с вами несколько немилостиво!

126